Осторожно, чтобы не разорвать цепь, я переложил руку Арика себе на плечо, потом залез за ворот и достал оберег. Показав его Чернобогу, спросил:

— Когда ты уничтожишь одну сторону, что станет со второй? — И повертел оберегом так, чтобы Чернобог хорошенько разглядел триглав и медвежью лапу. — Вы, светлые и тёмные боги — две стороны одного оберега. Вы связаны сильнее, чем родственными узами. Вы связаны Договором! Сына можно бросить, а Договор — нет. Нарушить Договор будет себе дороже.

Чернобог сверкнул глазами и выдавил:

— Я не бросал сына! Я сына спас! Ты мог сжечь его! А я его спас! Я! Здесь, в моём мире, моему сыну ничто не грозит, в отличие от вас. Тут не место живым!

— Ты знаешь, что будет за нарушение Договора, — ответил Чернобогу Григорий Ефимович.

Чернобог глянул на светлого бога и усмехнулся.

— А я его не буду нарушать. Я просто не стану помогать. Выберетесь, так тому и быть! Не выберетесь, значит, не судьба — грешные души попируют…

Зыркнув напоследок мне в самое нутро, он развернулся и ушёл. Растворился в темноте. На Григория Ефимовича и Агафью Ефимовну даже не взглянул.

А зомбаки сомкнули ряды и… некоторые продолжили угрожающе рычать и щёлкать зубами, а другие начали заискивающе кланяться, клясться в вечной любви и преданности, заверять, что только они могут спасти нас.

У меня от этих заверений на душе стало мерзко. Чувство брезгливости было такой силы, что хотелось вмазать ближайшей тени в рыло.

— Не отпускай рук! — остудил мои желания Григорий Ефимович. — Займись лучше огнём!

В этот раз отстраниться от грешных душ было проще. Я мысленно послал их подальше и, закрыв глаза, начал дышать через амулет. Дышать так, как когда-то учил меня Григорий Ефимович, ещё там, в школе, в другой жизни. На четыре счёта вдох, задержка дыхания, на восемь счетов выдох, задержка дыхания, снова вдох, задержка, выдох, задержка. И знаете, стало немного теплее. Не так чтобы очень, но словно вышел из холодного погреба на солнышко.

Сквозь сомкнутые ресницы я почувствовал свет. Открыл глаза, и радость озарила моё сердце. Мы сияли так ярко, что зомбаки отодвинулись достаточно далеко и теперь прикрывали лапами лица, стараясь спрятаться от света.

И тут Григорий Ефимович взял свет, скатал его в ком и подвесил над нами, как солнце.

— Можно больше за руки не держаться, но и далеко не отходите, — сказал он и широко улыбнулся, светло так, солнечно…

Блин! Да он же и есть бог солнца! Его олицетворение…

— А почему вы сразу не зажгли тут свет? — спросил я.

— Потому что это не настоящее солнце, — показав глазами на светоч, терпеливо объяснил Даждьбог. — Это свет ваших душ. И светить он будет, пока свет будет в ваших душах. А настоящему солнцу время сейчас плыть над Рувенией. Чернобог прав, я не могу ради вас оставить остальных рувенцев без тепла и света.

Блин! Про остальных людей я как-то не подумал. А ведь среди них были мама с папой и Сонькой.

Едва я вспомнил родных, как сердце сжалось от боли и ноги перестали держать. В изнеможении я опустился на землю.

— Живы они, — негромко сказала Леля. — А пока живы, всё можно исправить.

— Клянусь всеми богами! — прохрипел я. — Я доберусь до Сан Саныча и убью его!

И тут раздался гром. Откуда в этом мёртвом мире мог взяться гром, не знаю, но он прозвучал. И светоч, который подвесил над нами Даждьбог, немного потускнел.

Леля и Даждьбог потемнели лицами.

— Не надо разбрасываться клятвами, — негромко сказала Леля. — Тем более в таком месте.

— Слово произнесено, обязательство взято, — поддержал её Даждьбог. — Глупое слово, брошенное в сердцах. Но оно засвидетельствовано. И теперь не выполнишь — станешь клятвопреступником. Выполнишь — станешь убийцей.

По-прежнему светило созданное нами и подвешенное Даждьбогом солнце, но у меня на душе стало темно и холодно. Темно и холодно, как в преисподней. И только боль за родных показывала, что я ещё жив.

Хотя, какого чёрта! Да хоть и в преисподней! Сан Саныча грохну, своих вызволю и насрать на последствия!

Глава 19

Однако, я задумался. Да, я был жив, но что-то внутри меня умерло, замёрзло, померкло. И такая тоска появилась, что хоть волком вой. Я глянул на мертвецов и понял их. Понял тоску, которая их гложет. Мне стало их жалко…

Но не настолько, чтобы растечься соплями. В конце концов, мои по моей вине попали в застенки, я и должен их вызволить. И если ради этого придётся отправиться в преисподнюю, то так тому и быть! Но Сан Саныча грохну! Из-под земли достану гада!

Из-под земли… Мне стало смешно. Привычная поговорка заиграла новым смыслом — под землёй-то сейчас я!

И тут я почувствовал на плече руку Арика.

— Вставай, — сказал мой друг. — Сидя на месте ты родным не поможешь. Нужно выбираться отсюда.

— Действительно, — подхватил его слова Боря. — Нужно двигаться.

— Вот только куда? — хмыкнула Ритка.

— Велес, ты знаешь, где выход? — спросил Григорий Ефимович.

«Нет, — Чёрный вздохнул. — Отец скрыл его от меня».

— Он не знает, — сказал я парням, которые не могли слышать Чёрного.

И тогда замяукал Дёма. И сначала нерешительно, а потом всё настойчивее начал вырываться из моих рук.

Я боялся отпустить котёнка. Я не мог потерять и его, но Леля сказала:

— Возможно Дёма выведет нас. Кошки живут в обоих мирах…

Мне было трудно разжать руки, но я глянул на Марину. Она пристально смотрела на одного зомбака, когда-то бывшего молодым парнем. Разбитая черепушка не оставляла сомнений в причине смерти.

Зомбак смотрел на Марину и улыбался ей, если можно назвать улыбкой истлевший оскал. Они явно узнали друг друга.

Моя фантазия тут же нарисовала картинку, как она накинула на него любовный ошейник, а потом отвергла, и он покончил с собой…

Марина почувствовала мой взгляд и прошептала:

— Я у него была первой…

Потом усилием воли отвернулась от мёртвой души. Я печёнками ощутил это усилие и иначе взглянул на зомбака — Марина тоже у меня первая, но я же не бегу самоубиваться всякий раз, как вижу её с Николаем⁈

Чёрный вздохнул и промолчал, а у меня перед глазами промелькнули дебри, куда я забрался от ревности.

«И всё равно! Я не стал бы лишать себя жизни!» — мысленно ответил я Чёрному.

Он только покачал головой. И я всё внимание переключил на Марину.

Под её глазами легли тени, она стояла, обняв себя за плечи и безучастно смотрела на то, как Дёма пытается вырваться из моих рук.

Видеть Марину такой я не мог, поэтому руки разжал.

Едва Дёма коснулся земли, как начал усиленно вылизываться, как будто ему в моих руках было грязно и брезгливо.

Все стояли вокруг ошарашенные и смотрели на Дёму, а он, не обращая ни на кого внимания, яростно вылизывал то лапки, то бока, то умывался…

— Я больше не могу ждать, — дёрнулась Марина, но Николай схватил её за руку.

— Потерпи чуть-чуть! Мы найдём выход!

Но Марина так глянула на него, что он отвёл взгляд, однако руки не отпустил.

Марина нахмурилась, готовая взорваться, потемнела, как грозовая туча. И светоч ещё чуточку померк.

— Стоп! Стоп! — воскликнул Боря и втиснулся между Николаем и Мариной. Он бережно приобнял Марину за плечи и сказал: — Давайте-ка разделимся на тройки. Задача каждого в тройке будет поддерживать и заботиться друг о друге.

Парни без особого настроения, скорее по привычке слушаться Борю, разделились.

У кого-то тройки сохранились, как наша с Ариком и Ильёй, а у кого-то они были неполными. Девчонки и парни из «Лучезарной дельты» смотрели на Борю и на нас с недоумением.

На этот раз он не стал заставлять нас двигаться с закрытыми глазами, а сам распределил и переформировал тройки. Удивительно, но нас по-прежнему было двадцать семь человек. Три больших триглава и в каждом по три триглава малых.

Светлана ушла в тройку с Дмитрием, а рядом с Риткой и Мариной встала Агафья Ефимовна. Она по-матерински приобняла девчонок, и Марина как-то обмякла.